Антон ВладимировичАпрель обманывает. Солнце будто ласковое, а под утренним туманом таится стылый дых. Я шагаю к прибрежной коряге: сапоги-«болотоходы» поскрипывают, шнур на мотовиле звенит как кобза. Карась в такую пору нетороплив, но любознателен, чащоба камыша для него — театр, где любой звук способен сорвать занавес.
Пробуждение водоёма
Снег под орешником уже рыжеет, вода подо льдинами мутнеет. Я бросаю в прибрежную лунку «песочный шар» — смесь панировочных сухарей, жмыха и коры осоки, перетёртой до пыльной крошки. Бережно вкрапливаю туда гаммарус: беспозвоночный пахнет соломой и речным медом. Этот «флюидный фон» заставляет карася медленно двигаться, словно его ведут тайные дорожные знаки.
Снасть подбираю телеграфно-простую: маховое удилище 4,5 м, леска 0,12, крючок № 5 по отечественной нумерации — короткий, с розовым цевьём. Поплавок-«гусиное перо» тонирован в оливковый: бликует меньше, чем пластиковый клоун, и не тревожит рыбу. Огрузка дробинками «шведский бисер»: свинцовые крупинки на лаке, что избавляет от коррозии в холодной воде.
Тишина как инструмент
Человек в сапогах часто шумит сердцем. Берегу ритм: каждое движение отмерено, вдох равен пяти ударам секундомера, выдох — трем. Этот ритуал — моя парапсихология клёва. Когда поплавок дёргается, я не подсекаю сразу, карась любит «приплясывать» с наживкой. Кивок, пауза, ещё один кивок — только затем лёгкая кистевая подсечка, будто снимаю пылинку с воды.
Погодная тропа прямая: утренний ветер северо-восток, к полудню сворачивает к востоку — значит, активность продлится четыре часа. При порыве ловлю себя на дрожжи, но не кутаюсь, лишняя одежда стирает чувствительность. Спасает «термос-пирос»: металлическая колба, где вместо чая — бульон из вяленой плотвы. Солёная теплота разгоняет кровь лучше аптечной настойки.
Сапоги и морозец
Сапог без вкладыша холодит. Я застёгиваю внутри слой пенопропилена толщиной три миллиметра, вес почти незаметен, зато стопа сохраняет тепло, как в юртовой кошме. Под колено — носок из кигелиума (ткань на основе эвкалиптовых волокон). Он не даёт влаге удерживаться, и кожа не «расцветает» белыми пятнами, знакомыми любителям бивака.
При поклёвке под берегом карась нередко уходит в корягу, будто прячется за кулисой. Помогает приём «обратный маятник»: удилище погружается под воду, леска натягивается под собственным весом, рыба пугается отсутствия сопротивления и выходит в чистое окно, где её и встречает подсачек. Сетку смазываю рыбьим жиром — плёнка защищает от мгновенного обледенения.
Приманки без банальностей
Комбинирую наживку по принципу контраста. На основной крючок — червь-«полосатый анчоус» (земляной червь, прокрашенный куркумой), на поводок-отросток — бисерный шарик из тыквенного теста. В мутной воде жёлтый оттенок маякует, словно фонарь на причале. Карась берёт тесто, ощущает упругое сопротивление, оглядывается, замечает червя и вносит его в рацион — двойной захват.
Финал без помпезности: пять-шесть ладошечных экземпляров, каждый отражает утреннее небо как ртутное зеркало. Выпускаю трёх — проверенный способ угодить водяному хозяйственнику. Остальные отправляются в садок: рыбий суп на сосновых углях сплачивает компанию лучше любого тоста.
На обратной дороге сапоги пахнут сырой глиной, руки — пеленою рыбий слизи, а внутри поселилась приятная усталость, похожая на мягкий звон колокола. Встречаю закат и понимаю: удача поймана не за хвост, а за тихий шорох подле коряги — достаточно вовремя прислушаться.