Антон ВладимировичЯ впервые встретил лебедей на ледяном рассвете Новгородского плёса. Хруст песка под подошвой, тонкие пальцы пара над водой, а по зеркалу скользят белые паруса. Взмах крыла рождает низкий свист, похожий на дыхание кузнечных мехов. Смена ветра приносит аромат болотного ила — тот самый букет, который по опыту означает жирную сорогу под камышом, хотя ружьё в тот момент висело на плече без угрозы.
Дыхание тундровых заливов
К северу от тайги господствует лебедь-кликун, массивный, с ярко-жёлтым клювом. Звук его крика слышен за три километра, в орнитологическом жаргоне этот порог зовётся «акустической далью». Тундровый родственник, малого роста, носит имя «малый кликун» или «булоохотский свистун» — так его зовут ненцы. Южнее держится шипун: оранжевый нарост на клюве, приглушённый голос, зато крепкие крылья позволяют сезонные вылеты на кукурузные поля. Ветеринарное обследование показывает у шипуна «зеркальный» тип пера — воздух заперт в микроскопических карманах, что повышает плавучесть без утяжеления скелета.
Перья и гидродинамика
Во время летней рыбалки я вычисляю глубину травяного стола по линии кормящихся лебедей. Птица держит шею буквой «S», погружая голову ровно на 70 – 80 см, параметр известен как «гусиный локоть». Если шейный рыск совпадает с границей кувшинок — под ними гарантирован стоячий сазан. Лебеди выплёвывают избыток тины, плавающая муть образует «пуф» — кормовой сигнал для уклейки. Спиннингист ловит кормовую волну секунд через пятнадцать, а я ставлю легчайший поплавок «гретта». Опыт показывает: лебединый пуф привлекает хищника эффективнее любой прикормки, включая ферментированное зерно.
Закон и этика
Федеральный список № 148-ФЗ относит лебедей к охраняемым объектам. Лицензия на отстрел не выдаётся даже научным экспедициям без отдельного приказа Минприроды. Нарушителю грозит конфискация оружия, лодки и штраф, способный «съесть» три сезона путёвок. Легенда о «шестой пуле в патронташе» напоминает мне древний охотничий обет: пятый выстрел по гусю, шестой оставь лебедю в честь жизни. Снимая шляпу перед этой птицей, я берегу не только плавучую поэзию водоёма, но и собственную совесть, ведь жизнь, сгустившаяся в белом перышке, весит тяжелее свинцовой картечи.