Антон ВладимировичДо рассвета оставалось четверть часа, когда я выкатил лодку к мерцающему коридору Ветлуги. Туман висел, как пыльца с крыльев мотыльков-шаруканок, прозрачным занавесом приглушая звуки. Костёр отзеркаливал багровый свет на мокрых вёслах, отчего алюминий казался раскалённым.
Гребля разогнала сон. Под форштевнем лениво перекатывались хрящеватые коряги. Я нащупал бакоплавов-кентавров — удлинённые тени под поверхностью. Их появление всегда сообщает о приближении хищника, ведь бокоплав смиренно плывёт лишь при отсутствии угрозы.
Разведка у коряжника
Выбрал русловую яму, где эхолот обрисовал ступенчатый рельеф: плато, обрыв, затем карман с обратной. В заброс пошёл «Калипсо 110F», воблер с огрузкой «чебурашка» под жабрами. На третьем ходе катушки рука ощутила тяжёлый, как глухой бубен, тычок. Подсек. Леска зазвенела, пружина, будто струна гуслей. Подводный противник оказался не щукой, а ельцом-балахонём — редким мутантом с бугорчатой спиной. Его чешуя переливалась, напоминая ртуть под инеем. После короткого рукопашного подсачивания трофей вернулся в воду: такой экземпляр служит индикатором чистоты реки.
Клюнуло не по плану
Когда солнце взошло, туман рассеялся, словно занавес на премьере. От коряжника донёсся резкий плеск. Я сменил приманку на мандулу — груша из пенополиуретана с тройником, окрашенная в сине-чёрные полосы сигов-пионеров. Первое протягивание над столовой кувшинкой вызвало взрыв. Лодка качнулась, лодочники дальше по реке представили, что стартовал подводный трактор. На крючке вибрировал судак-клыкач под восемь килограммов. При вываживании он выписал галс, зацепил старый «самострел» — браконьерскую сеть с каракаем (самозатягивающаяся петля). Пришлось отрезать массу мусора, что спасла десяток подлецов.
Ночь под сводом кедров
К вечеру небо затянуло свинцом. Я пришвартовал лодку к кедровому мысу. Распустил тент, свернул чакан (трос для стоянки) вокруг корня. В лесу зашуршал дирзлил — редкий северный кузнечик-тенор, его пронзительный свист анонсирует похолодание. Дрова искрились смоляными брызгами. Шуршание неожиданно сменилось сиплом. На свет вышла рысь-троповик, привлечённая шёлестом рюкзака. Сохраняя спокойствие, я постучал по пайн-стикеру (палка для обдирки коры), зверь отступил, оставив на песке широченные отпечатки.
За полночь подошёл охотник-стрелочник: его плот с дичью застрял на перекате. Пришлось снимать фалу и вытягивать плавсредство по старой схеме «полиспаст через рогульку». Шкив импровизировали из берёзовой рогатины, верёвка ласково заскрипела, плот соскочил с камней. Мужчина отблагодарил куском вяленого гуся с травами.
Утро встретило хрустальным хором златовласок — так орнитологи называют овсянок-ремезов. Я собрал лагерь, оставив лишь тонкую струйку дыма. Стоя над рекой, ощутил: иногда самый ценный трофей вовсе не рыба, а пачка историй-обмылков, что останутся в памяти дольше любого рекордного хвоста.