Антон ВладимировичЛедяная вода ручья звенит под подошвой, а стая гольяна уже стройным клином держит перекат. Рыбка длиной со спичечный коробок ловко балансирует между камнями, используя каждую щель как бастион. Я наблюдаю за ней с марта по декабрь, веду дневник, сравниваю чернила прошлого года — разница ощутима только в почерке.
Коренастое тело, полупрозрачные плавники, преломляющиеся как лист слюды, боковая линия пунктирная, будто расчерчена циркулем геодезиста. Окраска меняется дискретно: весной брюхо серебристо матовой сталью, к июню вишнёвый подбой на жаберных крышках сигналит о брачных турнирных схватках. Самцы выставляют «жемчужную сыпь» — ряд микрозубчиков на голове, называемых у старых рыболовов «токовой грифелью». Этот крап упрочняет хватку при нерестовом преследовании самки.
Поводки в разные сезоны
Апрель. Вода ещё хмельная от талых ручьёв, гольян притирается к корням ольхи, избегая прямого потока. Клёв вспыхивает минутными салютами: пять-шесть схваток подряд, затем пауза. Приманку держу на волосе длиной ладонь, груз-щебень оставляю в кармане — течение само выводит червя в рабочую зону.
Июль. Прогретый до двадцати градусов ручей превращается в трассу для ночных рейдов. Гольян выходит под свет луны, перемещается ступенчато: шесть секунд броска, секунда замирания, вновь бросок. На рассвете стая растворяется в нитяных зарослях харовой водоросли, которую местные зовут «скрипуха» за поскрипывание при высыхании.
Октябрь. На стеклянной воде кружит багряная листва, клёв приобретает нервный телеграфный ритм. Рыба огрубляет чешую, как куртку из кирзы: уровень гуанина повышается, тело отреагировалоажает рассеянный свет, хищнику труднее вычленить силуэт.
Эффективные снасти
Беру складной удильник из можжевельника длиной локоть, кончик шлифую до волоска. Леска — конский волос, пропитанный льняным маслом, он не парусит на ветру и не «звенит» на морозе. Крючок №24, выкован из сталистого булавочного прута, ушко отсутствует, поводок ввязываю прямым «татарским» узлом: виток, петля, встречный виток. Поплавок выстругиваю из сердцевины камыша, огружаю пулькой свинцового олива диаметром дробинки проса.
Насадки подбираю по гидрохимическому фону. В известковой воде гольян предпочитает мотыль-коретра «бутонного» размера, пахнущий илом. В кислой торфяной — беличий хвостик, нарезанный щепой, пропитанный бобровой мускусной железой. В час, совпадающий с метео-изогоной, рыба игнорирует животный корм, переходя на семена ольхового серёжника, тогда применяю «крон-кисточку» — крючок с пятью волокнами конопляного жгута.
Кулинарные нюансы
Десятка гольянов хватает, чтобы сварить кружку янтарной ухи «по-лесниковски». Рыбу не опыляю мукой, а томлю в берестяном коробе, погружённом в горячий песок. Бульон приобретает вкус смолистого хвойника и тонкую миндальную нотку липовой коры. Кости к концу варки размягчаются, превращаясь в желатиновый шёлк. Для жарехи использую старорусскую «колотушку»: гольяна солят в дубовой солонке, обваливают в толчёной скорлупе речных улиток — панировка хрустит громче, чем дека электробалалайки.
Отмечу, что гольян служит индикатором кислородного режима. При содержании O₂ ниже пяти миллиграмм на литр рыба собирается над родниковыми окнами, образуя «живые соты». Экологический термин «оксиклайн» (слой резкого падения кислорода) ощущается визуально: выше линии вода чисто-голубая, ниже мутно-оловянная. Гольян балансирует как канатоходец на этой границе, подсказывая рыболову, где целесообразно ставить донку крупному хищнику.
В семантике северных говоров встречаю десятки названий: «барбусок», «шрипун», «лоскотун». Каждое имя звучит как удар серебряной ладони по воде. И пока ручьи нашептывают эти древние слова, я остаюсь в кружеве прибрежных теней, наблюдая за героем-карликом, чьё сердце стучит чаще, чем метроном дождевого червя.